– Что же ему теперь за это будет, Григорий Васильевич?

– Дело непростое. – Лицо Аристова приобрело казенные черты. – Оно уже, так сказать, завертелось. Знаете, как это бывает в нашем отечестве? Уже написана бумажка, ей дали надлежащий ход, она завизирована многими подписями и отправилась гулять по инстанциям.

– Неужели ничего нельзя придумать? – печально произнес Савелий Николаевич. – Я по-своему привязан к этому малому, хотя, конечно, он бывает невыносим, когда пьян. Но в целом он добрейший человек. Если требуются какие-то компенсации, так за этим дело не станет, – полез Родионов в карман пиджака.

– Ну что вы! – яростно воспротивился Аристов. – Вы меня совсем не так поняли. Дело здесь совсем не в деньгах. А потом я и так предостаточно вам должен. Просто очень удачно, что вы обратились прямо ко мне, иначе вашему кучеру не избежать бы арестантских работ. Сегодня он будет отпущен, уже отдано соответствующее распоряжение.

– Даже не знаю, как вас отблагодарить, Григорий Васильевич, – с чувством отозвался Родионов.

– А благодарить меня не надо, батенька, – отвечал Аристов. – Вы мне просто скажите, когда в следующий раз будете у князей Голицыных. Я все еще не теряю надежды отыграться.

– Буду в субботу, Григорий Васильевич. Кажется, в этот раз княгиня организует большой прием?

– Совершенно верно, – улыбнулся Аристов.

– Мне кажется, что там будут достойные партнеры. – Савелий Николаевич поднялся. Кресло под ним слегка скрипнуло. Изящным движением он подобрал трость и, слегка наклонив голову, произнес: – До скорой встречи.

Глава 8

– Что вы можете сказать обо всем этом? – наконец поинтересовался Григорий Васильевич, заглянув в чуть строгое, поросшее густыми рыжеватыми волосами лицо старика.

– А что я еще могу сказать? – искренне удивился он, покрутив в руках инструмент. – Работа знатная. Могу сказать определенно: медвежатник этот малый талантливый. Таких, как он, за свою жизнь я встречал только дважды.

– Вот как?

– Но это не их работа, – добавил старик. – Определенно! Одного зарезали лет двадцать тому назад, где-то на рынке у Сухаревой башни. А второй пропал! И где он сейчас, я не ведаю.

– А ты все-таки, Матвей, покумекай малость, может быть, он?

– Ну где ему? – отмахнулся старик. – Такое дело ему теперь не под силу, если он еще живой, конечно. Теперь он такой же старик, как и я. А здесь явно молодой работал. Тут ведь и сила нужна немалая, чтобы железо ковырять, а откуда она может взяться у немощного старика? То-то и оно. – Старик почесал поредевшую макушку, кашлянул сухо два раза в костистый кулак и задумчиво объявил: – То, что это не он, точно! Но вот ежели кто из его учеников, так такое может быть.

Старик посмотрел на Аристова. Глаза у него были по-юношески пронзительны, приятного глубинного синего цвета. Звали его Матвей Терентьевич Точилин. Лет тридцать назад он был матерый медвежатник, работал чаще всего в одиночку, на его личном счету числилось более тридцати выпотрошенных банков. Долгое время его не могли поймать, возможно, он и скончался бы в дряхлой старости неузнанным, передав награбленные капиталы единственной дочери, но однажды старик расплатился за стакан чая новенькой «катенькой», не пожелав забирать сдачу. Трактирщик, обратив внимание на щедрого клиента, поспешил к Малому Гнездниковскому переулку, где располагалось здание уголовной полиции. А еще через час он был награжден за свою бдительность – начальник отделения уголовной полиции милостиво постучал его по плечу, пообещал похлопотать перед начальством о награждении орденом Владимира четвертой степени и повелел изъять «катеньку» в качестве вещественного доказательства. Хозяин трактира поморщился, но деньги отдал.

После того случая Матвей Терентьевич на долгих пятнадцать лет отбыл на сахалинскую каторгу, а когда вернулся, открыл часовую мастерскую. В заказах он отбоя не знал, поэтому поживал безбедно. В его клиентах числились самые богатые люди Москвы, и нередко он получал заказы даже от царской фамилии.

Григорий Васильевич явился к Точилину лично, хотя был уверен, что старик не посмеет обидеть его отказом, если он надумает пригласить его в Малый Гнездниковский. Но бывший каторжанин слыл человеком закаленным и с хитрецой, что требовало дополнительного подхода и персонального обхождения.

Матвей Терентьевич не сумел сдержать одобрительной улыбки, когда генерал Аристов аккуратно снял шапку и смиренно попросил разрешения присесть на один из свободных стульев, выставленных в прихожей для гостей.

– Располагайтесь, ваше сиятельство, только вы бы уж поаккуратнее плечиком, не заденьте вот этот прибор с механикой. С императорского двора привезен. Мне говорили, что этот прибор сам Петр Великий из Голландии вывез.

– Не сомневайся, голубчик, ничего не задену, – с любопытством покосился на реликвию генерал, отодвигаясь на всякий случай подалее. – Я к тебе вот по какому делу: не мог бы ты мне посоветовать кое в чем?

Аристов сделал знак рукой, и адъютант, молча стоявший у самых дверей, поставил на стол саквояж и почти торжественно вытряхнул из него содержимое.

– Полюбуйся, Матвей, какие совершенные инструменты. Этими безделушками был взломан самый крепкий банк в Москве.

Старик неопределенно хмыкнул.

– Знаете, ваше сиятельство, я даже завидую нынешним медвежатникам. Мы-то сейфы все по старинке взламывали. Признавали только отмычку и гвоздь. А у них вон какой арсенал. Я даже не сразу и соображу, для чего они, – в раздумье почесал старик лоб. – Так, значит, говорите, что сейф с часовым механизмом был? – как-то угрюмо посмотрел старик на своего гостя, сверкнув небольшим бельмом в самом центре радужки.

– С часовым, Матвей Терентьевич. Это еще одна причина, по которой я к тебе обратился. Такое впечатление, что он как будто бы знаком с часовым делом. А такому, сам понимаешь, за один раз не обучишься.

– Это вы в точку сказали, ваше сиятельство, не обучишься. Для того чтобы открыть сейф с часовым механизмом, одного умения маловато. Я так думаю, здесь талант должен быть. А у этого медвежатника он имеется, – в голосе старика прозвучала трудно скрываемая зависть. – Эх, если бы у меня в свое время был такой напарник, так я бы стал самым богатым человеком Москвы. Ломанул бы с десяток самых крупных банков, и видели бы вы меня тогда, господа легавые!

Григорий Васильевич невольно улыбнулся. Лицо старика приобрело хищное выражение. Можно было только догадываться, какой он был акулой лет тридцать тому назад.

– Не сомневаюсь, любезнейший.

– Но все это в прошлом. – Бывший каторжанин вновь превратился в добродушного старика, готового помочь следствию. – Одно могу сказать: знания часового дела здесь маловато. Посмотрите, господин начальник, какую амуницию он соорудил. Вот эта спица для того, чтобы запор нащупать. Этот прут, чтобы сподручнее было дверь ковырнуть. И сталь-то какая прочная! – восхитился Точилин. – Сделано, видать, на заказ. Значит, человек знает толк в технологии. Да, здесь голова крепкая нужна.

– Так что же ты конкретно скажешь?

– Я бы не стал искать его среди обыкновенных душегубцев. – Старик прищурил глаза и со смехом произнес: – Вы бы, господин начальник, поискали его среди своих знакомых. Господа аристократы такое могут учудить, что простому мещанину в голову никогда не придет. Когда я сахалинскую каторгу отбывал, вместе со мной граф один был. Так он обыкновенным карандашиком «катеньки» на память рисовал, да так, что от настоящей не отличить. А если бы ему перо с чернилами дать да реактивы разные? Что бы тогда было? Хотя он за это и комаров кормил. Хе-хе-хе! Миллионщиком хотел стать на фальшивых бумажках. Пятьсот тысяч получил, так ему этого мало показалось, решил еще столько же нарисовать. Жадность его сгубила. Ему бы по Европам раскатывать, девок тамошних соблазнять, а он вновь за печатный станок взялся.

– Как же он попался?

– А он фальшивой денежкой с девицей легкого поведения попытался расплатиться. А она, не будь дура, заприметила ошибочку в слове «император» да сдала графа сыскной полиции. К чему я веду такой разговор? А к тому, что в своем деле нужно быть грамотным. А еще баб не обижать, они того не прощают.